Нужен ли сегодня обществу, завязанному на принципы рыночного прагматизма, советский писатель-максималист, его герои, отчасти реально существовавшие, а отчасти сознательно идеализированные, с целью явить пример правильного характера и жизни? Если да, то от какого наследства Абрамова нам следует отказаться, а что, напротив, представляет интерес?

Ответить на этот вопрос довольно сложно. Особенно на фоне лучезарных заявлений почетных гостей прошедших юбилейных празднований. Сама постановка вопроса может показаться кощунственной: как можно сомневаться в силе таланта нашего земляка? Однако подлинная любовь к личности и творчеству Фёдора Абрамова обязана быть взыскательной и требовательной. Следует принимать во внимание неудобные, да теперь уже и не всегда понятные вопросы, которыми задавался этот, без сомнения, выдающийся писатель архангельской земли до конца дней своих.

Механические мантры о том, что творчество писателя будет актуально всегда и везде, что мы и далее можем находить в произведениях писателя все новые и новые откровения в области души человеческой, вольно или невольно порождают мировоззренческий сумбур и смятение. Его следствие – подгонка прошедших исторических реалий под выгодные нынче лекала. На одном из мероприятий в Дни Абрамова в Верколе вдруг начали говорить о неких тяжелых 70-х годах, когда эту пинежскую деревню будто бы стали считать неперспективной, началось ее разрушение. Нет ли здесь попытки хотя бы задним числом уйти от жесткой критики в адрес земляков, звучавшей в письме-наследии Абрамова «Чем живем-кормимся»? Ведь сам писатель, напротив, всегда говорил о том, что Веркола – зажиточное, крепкое для Нечерноземья селение. Его критика в адрес односельчан, согласованная с руководством Пинежского райкома КПСС, была направлена на то, чтобы достучаться до сознания людей, заставить их задуматься о целях и перспективах жизни на этой земле.

Но имеется ли в творчестве Фёдора Абрамова, казалось бы, вполне естественное для писателя-«деревенщика» негативное отношение к главной трагедии русского крестьянства – коллективизации, раскулачиванию, спецпереселенцам, попранию элементарных политических и человеческих прав и свобод советским режимом? Тем более что сам Абрамов еще ребенком страдал от этой управляемой стихии – его, как сына середняка, не сразу приняли в новую школу. Мы можем разглядеть в его творчестве те или иные намеки, но не более.

И во многом именно по этой причине встает вопрос о современном значении творчества Фёдора Абрамова. Именно политика коллективизации массово закладывала столь ненавистное Абрамову безразличие крестьянина к результатам своего труда, своей жизни, она привела к массовому оттоку молодежи в города, к оскудению российской деревни. Возможно, Фёдор Александрович своим письмом к землякам как-то хотел «заговорить» людей, не вскрывая всех причин – инженерно решать проблемы социальной психологии. И можем ли мы сегодня говорить о том, что эта попытка удалась?

Хотя и ошибки великих людей – они тоже интересны и глубоки! Писатель верил, что Михаил Пряслин присущ не только российской сельской глубинке, но является типом интернациональным, ему говорили о таких примерах во Франции и даже Германии. Мальчики, на которых падает ответственность в условиях войны, и они быстро взрослеют, становятся мужчинами – разве это происходит автоматически, всегда и всюду? А каковы, выражаясь социологическим языком, дисфункциональные следствия такого раннего искусственного возмужания? Может быть, задаваясь такого рода вопросами, мы действительно смогли бы по-новому прочесть произведения Абрамова, с тем чтобы сделать их созвучными нашему времени и восприятию мира.

Мы легко можем превратить Фёдора Абрамова в часть нового идеологического механизма, в идеолога великодержавия и государственничества. Но это оттолкнет читателя и зрителя от его произведений. Можно и нужно идти по другому пути: критикуя, видеть в работах представителя «социалистического реализма» Абрамова не только «агитки Бедного Демьяна», но и ту правду литературного образа, следование которой сделало его имя заметным и серьезным явлением в истории литературы.