Старые, уже почерневшие и покосившиеся дома в привольном беспорядке рассыпались на низком мысу между двух лáхтушек. Вернее, это лишь поначалу кажется, что нет никакого порядка в свободном расположении домов в деревнях. Потом, пожив в деревне, исходив её вдоль и поперёк, понимаешь, что в такой расстановке домов великая житейская мудрость, способ доброго сосуществования однодеревенцев. Каждый новый житель деревни старался поставить свой дом так, чтобы как можно больше ухватить окнами солнца, не такого уж частого гостя на севере, но в то же время не загораживать солнце и вид из окна соседу.

За деревней, на раздольном взгорке, где когда-то было поле, так буйно разрослись высоченные «зонтики», уже засохшие и осыпающиеся, что теперь здесь настоящие джунгли, и пробраться сквозь них – непростая задача. Даже по тропе, правда, ещё слабо натоптанной. За полем – лес. Но лес пока пустой, нет ни ягод, ни грибов (второй год безгрибье!), и топтать тропу сквозь заросли будыльев незачем. Лишь мы отчаянно ломимся сквозь этот «сухостой», совершенно не зная, что ждет впереди. Нас влечёт поднимающаяся за взгорком плотная купа хвойных деревьев – старая «святая» роща. Смешанная, елово-сосновая, по кенозерским масштабам большая, она раскинулась на широком холме почти правильной сферической формы. Перед рощей, под самым подножием «святого» холма – песчаная дорога. По ней давно никто не ездит, и потому прямо в колеях наросли грибы – первые маслята. Если пойти вперёд по дороге, по чуть живому мосту через речку Тáмбушку (или Тáмбицу), впадающую в Тáмбич-лáхту, через пять-шесть вёрст будет Карелия.

Среди густого хвойного леса широкой дугой поднимается на холм тропинка, усыпанная шишками. Неожиданно тропинка выбегает на весёлую зелёную полянку, всю в трепещущих солнечных пятнышках, проскользнувших сквозь кроны деревьев. Впрочем, не так уж неожиданно: у входа на поляну возвышается караул, или, если хотите, пропилеи – две огромные ели, уже остаревшие и усыхающие, но не потерявшие гвардейской стати. На полянке – старая часовня. Когда-то она была красавицей – высокая трёхъярусная звонница, увенчанная крестом, аккуратная стройная главка, крытая лемехом, дощатая обшивка с остатками раскраски. Позднее местные жители покрыли обветшавшую дощатую крышу храмовой части шифером, а восьмискатную крышу звóнницы и пóлицы – рубероидом. Видно, что берегли часовню. Потом много лет постройку никто не ремонтировал, не подновлял, и теперь деревянные элементы кровли, особенно на пóлицах звóнницы, прогнили и обрушились, и даже на шифере нарос серо-зелёный лишайник.

Ещё будучи в деревне и расспрашивая местных жителей, как пройти к часовне, спросила и о том, какому святому она посвящена, как называется. «А Пречистая», – ответил мне мужичок, идущий по важному делу – проверять, не готова ли рыба в самодельной его коптильне. Во имя Пречистой Богородицы, значит. И так необычно прозвучала эта «Пречистая» от затрапезного вида деревенского грубоватого мужичка с щербатым ртом, так мягко и ласково, немного нараспев, с такой любовью и лёгкой гордостью, что я даже немного опешила. «Пречистая» – будто прозрачный чистый-чистый лесной ручеёк журчит по округлым камушкам. «Пречистая» – будто лёгкое чистое-чистое облачко плывёт в бездонной голубизне полуденного небосвода. «Пречистая» – будто светлая тайна, известная одному этому мужичку, и хочет он поделиться этой тайной, этой радостью, и в то же время побаивается открыть её незнакомому человеку – вдруг узнает о ней чужой человек, и будет она «не такая чистая».

Крыльцо часовни наглухо зашито короткими досками, расположенными горизонтально, и получился тамбур. Берусь за дверную ручку и чувствую, что как-то неудобно открывать дверь. Действительно, она открывается неправильно: на себя и слева направо. Ведь на Севере в храмовых строениях, построенных вплоть до середины XIX века, двери устраивали открыванием вовнутрь, и лишь в последующее время – только наружу. В жилых домах на Севере до сих пор входные, уличные двери открываются только вовнутрь. А как же открыть иначе, если вход в дом сугробами замело? И чаще открывали справа налево, открывая левой рукой, толкая левым боком.

Приоткрыв дощатую дверь, медленно и чуть боязливо вхожу в лесной храм. В притворе кромешная темнота, и приходится настежь распахнуть дверь крыльца. Прямо передо мной – первое открытие, первое несказанное удивление: дверь в самý часовню, в храмовое помещение. Она поистине роскошна: проём обрамляют широченные мощные боковые колоды шириной без малого 20 сантиметров и такой же толщины. Понизу они в шип и паз врублены в специально уложенную пороговую «подушку», а поверху соединены с таким же мощным брусом-вéршником специальной врубкой «в ус» (т. е. вплотную наискосок, под углом около 45º; вероятно, «косяк» – от «скосить», «наискосок»), да еще с «заплéчиками» – небольшими выпусками вершника по бокам вертикальных колод, действительно похожими на плечики или погоны. Мощные эти колоды и смягчающие их суровость маленькие заплéчики, чрезвычайно аккуратное, плотное соединение толстых (и тяжёлых!) косяков (именно про такую работу говорят: комар носа не подточит), тщательная обработка поверхности внушают истинное почтение к мастеру. По одной только форме дверных косяков и характеру их сопряжения можно определить, что часовня построена примерно в середине XVIII века.

А сам дверной проём по современным меркам маленький. Надо переступить порог в два толстых бревна высотой и при этом низко склониться, чтобы не стукнуться головой о вéршник. Даже мне с моими полутора метрами «с кепкой» пришлось пригнуть голову. А как же иначе? Ведь к Богу идёшь.

Дверное полотно сделано из двух широченных толстых досок, сплóченных с тыльной стороны двумя шпонками. Проведя по доскам рукой, можно обнаружить чуть заметные при осязании неровности-волны – ведь доски эти не пиленые, а тёсаные, а волны оставил скобель – плотницкий инструмент, с помощью которого обтёсанные топором доски выскабливали до идеальной гладкости. Лишь при венценосном плотнике Петре I появился на Руси на смену скобелю иноземный рубанок, но в такой глухомани люди долго ещё оставались приверженцами старого, привычного инструмента.

Когда-то в дверную колоду и полотно были вбиты два кованых анкера, каждый с кольцом на конце, а в кольца эти навешен замок. Дикие люди (вернее сказать, нелюди) вырвали анкеры «с мясом». Потом местные жители приладили современные петли и навесили другой замок. И его сбили. Потом ещё и ещё прилаживали петли, навешивали замки – древесина колоды и дверного полотна вся изрыта, изранена. Затем, похоже, дверь в часовню вовсе заколотили. Тогда нелюди раскололи, разбили топором одну доску дверного полотна, выломали её и пробрались в часовню (а для этого надо было приложить недюжинную силу – ведь доски наплотно соединены друг с другом шпонками!). Было такое дикое племя – «охотники за иконами». Местные жители залатали зияющую рану в двери, забив её с внутренней стороны доской. А замок больше не вешают – нечего теперь ему охранять, не осталось древних икон после нашествия этой дикой орды.

Осторожно толкаю изуродованную дверь. Чуть перекошенная, она цепляется за порог, словно не хочет допустить меня к одной ей известной тайне. Переступаю через порог. Пока ничего не вижу, глаза ещё не привыкли к полумраку. Вижу лишь ослепительное золотое сияние, исходящее прямо на меня из угла помещения. Неземное, загадочное сияние из темного угла. Заворожённая, медленно ступаю навстречу этому чудесному свету. Глаза постепенно «переключаются» с дневного света на темноту.

Небольшое, но просторное, чистое помещение. Такие же небольшие окошки, по два на южной и северной стене, одна пара напротив другой. Переплёты рамы делят прямоугольник окна на 6 одинаковых частей, скупо пропускающих свет (такими, с расстеклóвкой именно на 6 стёкол, только расположенными не вертикально, как здесь, а горизонтально, были самые древние остеклённые рамы, когда ещё не умели изготавливать стёкла больших размеров – вспомните маленькое заледеневшее окошко «на 6 стёкол» на картине В. И. Сурикова «Меншиков в Берёзове»). В помещении сумрачно. Загораживают свет и кованые решётки, и большие пучки засохших берёзовых веточек, прилаженные за решётку ещё в Троицу, и высокие деревья «святой» рощи, почти полностью скрывающие в тени скромную постройку. Только какое-то космическое сияние из угла, луч света, отражённый от стены и направленный на меня.

У южного окошка, ближнего к иконостасу, в большом резном деревянном киóте – древнем, пыльном, с жалкими остатками позолоты – совсем новая икона, гораздо меньшего размера, чем киот, со школьную тетрадку. Богородица Казанская. Солнечный лучик, пробившись сквозь густые кроны деревьев в маленькое окошко, падает на Святой Образ. Горит золотом фон иконы. Золотые, но по-другому золотые, ещё более яркие – нимбы Богоматери и Младенца. Глубокого тёмно-вишнёвого цвета одеяние Богородицы, узенькой каёмочкой, золотистой с лёгкими насечками, высветляющее Её лик. Мать слегка склонилась к Младенцу, а глаза Её, огромные тёмные глаза чуть скошены на входящего, вопрошающе и несколько настороженно. Изображение оплечное, изображены только лики, чтобы никакие детали не отвлекали от Её чудных глаз, смотрящих на мирян с любовью и состраданием, чтобы смягчились наши ожесточённые житейскими заботами сердца, чтобы воспарили мысли и чувства к той духовной высоте, с которой взирает на нас Заступница Небесная. Ослепительное золотое сияние от нимбов, чуть-чуть приглушённое – от фона, переливчатое – от каёмочки на плате Богоматери… Божественное, тёплое сияние из тёмного угла заброшенной часовни… И невозможно отвести глаза…

Немного придя в себя, замечаю, что основной свет идёт не из окон, а… сверху, с потолка. Пятнадцать святых, чуть склонившись к центру, смотрят с потолка прямо на меня. Пятнадцать нимбов испускают мягкое золотое свечение. Это – «небеса».

Здесь необходимо сделать отступление, чтобы рассказать об удивительных северных «небесах».

Чудесное это явление сложилось под влиянием стенописи каменных храмов – фресковой живописи, появилось не ранее второй половины XVII века и является характерной и одновременно уникальной особенностью интерьеров многих северных деревянных церквей и часовен. Происхождение перекрытия «небом» можно связать с желанием мастера создать подобие купола в интерьере деревянного храма в подражание каменным храмам. Расписные «небеса» – необычная, самая яркая доминанта в интерьере деревянных церквей и часовен.

Это подшивной дощатый потолок в виде многогранной призмы (или зонтика, если смотреть на раскрытый зонтик изнутри) с монументальной росписью, подобной иконописи. Каркасная конструкция «небес» подобна ребристому куполу. «Небо» состояло из 8-12-16 икон-граней (клиньев). Дощатые трапециевидные грани «небес» укладывали в пазы наклонно уложенных балок, работающих на распор. Верхние концы балок стыковали в сплóченном из досок кольце, нижними концами балки опирались на стены, которые воспринимали и гасили распорные усилия.

Особенно много деревянных церквей и часовен с «небесами» сохранилось в Карелии и на Каргополье, а на Кенозерье целый «небесный венок» – десять часовен и две церкви. Все «небеса» и строения с ними известны исследователям деревянного зодчества и народного искусства, изучены, а некоторые живописные комплексы отреставрированы и сохраняются на местах.

Центр храмового зала усиливали «небесным» пространством, на котором продолжалось предстояние святых и небесных сил с иконостаса. Здесь иконографическая программа храма получала своё логическое завершение. Известно много разновидностей живописных композиций, которые размещали на гранях северных «небес», но всех их объединяет одно композиционное решение, один принцип расположения фигур (исключения единичны). На каждой радиальной трапециевидной грани, в нижней её части, изображали в рост одну фигуру – архангела, ангела, апостола или святого. Часто их изображали стоящими (парящими) на облаках, а вокруг, на свободном пространстве граней – звёзды. Над головами фигур, в узкой части грани, размещали ещё один чин небесной иерархии – серафимов или херувимов. На восточной грани, как правило, изображали композицию «Распятие»; часто на гранях, примыкающих к восточной – Иоанна Предтечу и Богородицу в молении. Получалось подобие деисусного чина, как в иконостасе.

Постепенное «горнее восхождение» заканчивалось в центре потолка, где в круглом медальоне, уложенном в распорное кольцо, изображали Вседержителя или Новозаветную Троицу (очень редко – другие сюжеты или без изображения вовсе). Получались концентрические окружности: замковое кольцо, кольцо пламенеющих серафимов, «хоровод» святых и архангелов. В парусах – треугольных угловых гранях – изображали евангелистов (либо их символы) или трубящих ангелов.

Специалистам известны единичные случаи других композиционных решений, названных ими «уникальные небеса». Среди них известны «небеса», грани которых разделены каймой по вертикали или по горизонтали на несколько «окон», клейм, в каждом из которых помещены различные изображения библейских сюжетов (часовни в деревнях Низ, Немята) или в нижней части граней размещены дополнительные изображения, похожие на иконные житийные клейма (часовня в посёлке Усть-Поча). Но везде, в любых известных «небесах», основа изображения – ангельские (апостольские, святительские) фигуры в рост.

Живопись иконостаса и живопись «неба» зрительно сливались в единую структуру-символ, создавали яркую и многоплановую пространственную перспективу, образ Царства Божьего, вечного и недвижúмого в своей иерархической целостности. Слово «небо» имело здесь буквальный смысл и понимание.

Вот как об этом рукотворном чуде говорится в былине «Соловей Будимирович»:

«Хорошо в теремах изукрашено:
На небе солнце – в тереме солнце,
На небе месяц – в тереме месяц,
На небе звезды – в тереме звезды,
На небе заря – в тереме заря
И вся красота поднебесная».

«Небеса» в Тамбич-Лахте кажутся мне неописуемой красоты. Стою в центре рукотворной этой Вселенной, задрав голову, медленно перевожу взгляд от одной фигуры к другой.

На восточной грани, как и во всех «небесах» – Распятие (рис. 5). Иисус Христос на кресте, в спокойной позе, хотя с ладоней крупными каплями стекает кровь. Он уже смирился со своей участью, он уже там, в Горнем царстве. За крестом – красивый город, обнесённый белой стеной крепости с двумя круглыми башнями. Над распятым Христом в облаке – Бог-отец Саваоф, смотрящий вниз, на сына, благословляющий и его, и каждого вошедшего в Храм.

Справа и слева от Распятия – молящие о Христе Иоанн Богослов, ещё совсем молодой, и Богородица, закутанные до земли в красные одеяния. Рядом с Иоанном – Лóггин Сóтник. Воин. В золотом шлеме, с копьём в руке, в короткой зелёной тунике и длинном, до земли, красном плаще (рис. 6). Рядом с Богородицей – Мария Магдалина, склонённая в молении (рис. 7). Восточная грань с Распятием и примыкающие к ним с двух сторон фигуры святых – Иоанн Богослов и Лóггин Сóтник с южной стороны, Богоматерь и Мария с северной – образуют по сути общую, занимающую пять граней композицию «Распятие».

Поворачиваюсь к югу. Вот апостол Матфей. Все апостолы изображены сидящими у стола – ведь они же биографы Иисуса Христа, по сути, первые христианские писатели. Архангел Гавриил с тонкой цветущей веточкой в руке. Архангел Уирилл с петушком. Апостол Марк. Преподобный Андрей Критский. Странно видеть здесь не северного и вообще не русского святого (он же грек по происхождению, архиепископ с острова Крит на Средиземном море). И внешне он отличается от других святых: немолодой, седобородый. Обеими руками прижимает к груди сокровище – завёрнутую в белый плат икону Спасителя.

Изображение Андрея Критского на «небесах» – напоминание людям о том, что все мы грешные. Мы вольно или невольно доставили самым близким людям неприятности, наговорили гадких слов, а теперь расплачиваемся за грехи свои болезнями и скорбями. Основной путь врачевания человека – покаяние и исцеление. Архипастырь Критский является автором покаянного канона, который читают Великим постом. Глубина покаяния стала поэтическим даром всего человечества, потому что каждый из нас несёт в себе глубину своего греха. И канон преподобного Андрея Критского как раз глубоко и поэтично выражает трагедию человека, отпадшего от Бога, потерявшего образ Божий… Непримиримость ко греху, раскаяние в содеянном, просьба о помощи и возвращении природы человеческой, отошедшей от Бога, выражена в этом произведении. Отторжение от греха, отрицание его и покаяние – вот принцип покаяния, завещанный Андреем Критским.

Феодор Стратилáт. Тоже воин. В сапогах, в кольчуге вишнёвого цвета поверх длинной красной рубахи, за спиной длинный белый плащ, стянутый на правом плече кольцом. Воин, но без оружия. Его оружие – Крест, в правой руке. Может быть, он благословляет своё войско на праведную битву? А может, наоборот, не желая кровопролития, предлагает предотвратить вооруженное столкновение?

Апостол Лука. Архангел Рафаил, ведущий за руку мальчика. Архангел Михаил с огненным мечом в одной руке, как и полагается ему, и копьём в другой. Копьё – всё же атрибут Георгия Победоносца. Во всяком случае, оружие в обеих руках необычно. Может быть, живописец хотел подчеркнуть значимость архангела Михаила как предводителя небесного воинства? Снова Иоанн Богослов, уже в образе евангелиста, сидящий.

«Взгляды святых обладают непостижимым всеведением. Для них нет в душе моей ничего тайного, всё доступно им, всё открыто. Как неуютно становится от мысли, что кому-то о тебе всё известно; как страшно сознавать, что некуда спрятать себя, что даже тело не может утаить сокровенных мыслей и чувств. Это сознание лишает душу беспечного равновесия: нечестие и пороки перевешивают собственные оправдания, и непонятная тяжесть наваливается на сердце. Как бы от внезапной боли и тревоги просыпается душа и осознаёт, что не может помочь сама себе и никто из людей не в силах помочь ей. Криком новорождённого она вскрикивает: “Господи, помилуй, не оставь меня!” Всё забыто, всё исчезло, осталась только просьба, мольба всего существа: души, тела, сердца, ума: “Господи, прости и помилуй!” Немеет ум мой, сердце сжимается, а глаза робко наполняются слезами покаяния».

Над головой у каждого святого, там, где сужаются грани «небес», примыкая к замкóвому кольцу – ангел. Ангелы совсем не такие, как в других северных «небесах» – отдалённые в небесной вышине, и тем более совершенно не похожи на тех пухлощёких младенцев, каких изображают на картинах. Только нежная детская головка с тоненьким голубым нимбом-обручем и двумя серенькими, слегка рябенькими крылышками. Лица ангелов прорисованы очень тонко, а крылышки стушёваны. В самом центре «небес», в медальоне – благословляющий Спаситель. Кажется, свет исходит от него, как от солнца, и оттого верхняя часть крыльев ангелов высветлилась белыми оживками, проблескивающими в тонких лучах солнца.

Мудрый дедушка Саваоф, охраняющий хоровод ангелов-внуков. Почему так притягивают взор эти нежные детские лица? Где же я видела эти простенькие, серенькие с белыми оживками, растушёванные, совсем не ангельские крылышки, пушистые пёрышки? Где же? Да рядом – за стенами храма, в лесу. Хочется повторить вслед за Михаилом Пришвиным, чуть переиначив его: «Кенозерье – край непуганых птиц». Птиц здесь действительно великое множество. Только не надо шуметь и галдеть в лесу, если хочешь их увидеть. Откуда же ещё безвестному деревенскому живописцу было срисовывать крылышки, если не с лесных пташек?

Наверное, это всё же случайность, но пелена, скатерть, покрывающая аналой (рис. 4) – совсем новый отрез ткани матового тёмно-рыжего цвета, – тоже с серенькими пёрышками с белыми оживками, похожими на такие же пёрышки крыльев ангелов.

Лесная эта часовенка невысокая, и рукотворное «небо» в ней тоже низкое, дотянуться до небес можно в буквальном смысле слова – два метра пять сантиметров до нижнего его края. Грани такого близкого «неба» можно рассмотреть вблизи, как иконы в иконостасе. Несомненно, живописец, который расписывал потолок, учёл эту особенность. Фигурам святых приданы иконописные пропорции – они стройные, слегка удлинённые, в спокойных классических позах, строгого, но не аскетического вида. Статичность поз оживляют разнообразные складки и драпировки одежды преимущественно красного цвета. Все лики (кроме апостолов, Логгина и Андрея Критского) очень молодые, ещё не опушённые бородой, чистые, как вода в роднике. Человечные лики, не отдалённые. Чистые, не смешанные краски одежд, светлые лики, солнечные нимбы. В то же время нет буйства цвета, цвет глубокий, спокойный, не яркий, не бьющий в глаза. Насыщенное голубое небо фона, преобладание красного цвета в одежде и драпировках и золотые нимбы – главные цветовые акценты потолка. Яркие и светлые тона были необходимы в сумрачном помещении небольшой часовни, скрытой в лесу. Светлые, чистые краски, мягкая позолота нимбов наполняют полутёмное помещение часовни трепетным сиянием.

На вéршнике двери в храмовый зал краской написана дата: «1883». По художественным особенностям живописи исследователи предполагают, что надпись эта указывает время написания «небес». Чувствуется народная манера живописи, некоторая наивность. Это ведь не столичный храм. Потолок расписывал мастер явно из местных, кенозерских жителей, может быть, и тот, что расписывал «небеса» и иконостасы соседних кенозерских и поонéжских деревянных церквей и часовен. Как звали того безвестного мастера, в какой деревне он жил, у кого обучался живописи, где, в какой постройке сохранились его творения – теперь не узнать.

«Комплект» фигур святых на «небе» в тáмбич-лáхтинской часовне и их расположение по граням, можно сказать, традиционное для северных храмов. Подобные «небеса» с архангелами имеются в Покровском храме в Лядúнах, храмах в Саýнино, Бережнóй Дубрóве, кенозéрских часовнях в деревнях Зехнóво и Рыжково. Специалисты не очень высоко ценят живопись «неба» часовни в Тамбич-Лахте. Лучшим примером монументальной росписи деревянных северных храмов они считают «небеса» в Покровском храме в Лядúнах.

Я видела «небеса» лядинского храма. Он огромен – второй по высоте в Архангельской области. Даже в летний солнечный день мощная башня шатра на высоченном двухэтажном срубе и примыкающая к нему такая же высокая трапезная палата кажутся тёмной серо-коричневой скалой, мрачным утёсом посреди цветастой лужайки. Окна храма изнутри закрыты ставнями, и сумрак в помещениях, потемневшие стены усиливают сходство с огромной пещерой в скале. «Небеса» же, в противовес внешнему виду строения – буйство ярких красок. Белое, золотое, багряное, лиловое, пурпурное, голубое, красное и снова золотистое сияние из-под шатра обрушиваются на тебя сразу все, ослепляют, и нужно время, чтобы среди этого буйства светоцвета разглядеть радиальные грани, нижний «хоровод» архангелов, верхний «хоровод» шестикрылых серафимов и сложную композицию в замковом кольце. И облака, и звёзды, и много-много воздуха!

«Небо» лядинской Покровской церкви специалисты датируют второй половиной XVIII века. Два с половиной столетия прошло, и такое сияние, просто бьющее в глаза! А ведь живопись никто не подновлял. Воистину, сделано раз и навсегда. А сохранилась она потому, что в советское время в строении был склад колхозного зерна и крышу периодически ремонтировали, чтоб зерно не подмокло.

В памяти сохранился этот огромный пёстро-блестящий сияющий свод на недосягаемой высоте; детали же, отдельные фигуры совершенно не запомнились, слились вместе.

«Небеса» деревянной церкви Иоанна Златоуста в деревне Саýнино, что по местным меркам совсем рядом, в сорока километрах (и 5 км. от г. Каргополя), очень похожи на лядúнские, да и время их написания одно. Те же крупные фигуры архангелов с широко расставленными крыльями в нижнем ряду, те же серафимы с золотыми нимбами, полутьма интерьера и блеск подволóки. Только саýнинское «небо» чуть ниже.

Вспоминаю «небеса» в часовне деревни Зехнóво. Всего два цвета: красный и насыщенный голубой. Много, даже слишком много ярко-красного. Приземистые фигуры архангелов, широко расставленные алые крылья, необычные, «неправильные» серафимы, блёстки звёздочек на глубокой синеве небосклона. Вот, откуда ни возьмись, группа праздношатающихся богатых туристов (русских) – увидели открытую дверь часовни. Один пожилой дядечка, поражённый необычной живописью, попросил меня рассказать о ней. Рассказала, что знала. Остальные стояли и кивали, не задавая вопросов. Не задаёшь вопросов – значит, это тебе неинтересно. Посмотрели и ушли.

Из глубин памяти возникают неясные юношеские воспоминания о наивной, простоватой «деревенской» живописи в чудесной часовне в деревне Усть-Пóча, яркая вспышка «небес», тонко прорисованные многофигурные композиции и укоряющий взор кого-то из святых над кучами навоза в часовне в Немяте. Было ещё необъятное «небо» огромной церкви в Бережнóй Дубрóве, скромная живопись подвóлоки в небольшой ярусной часовне в деревне Нёрмуши близ Турчáсово… Хорошо, что в юности мне посчастливилось увидеть эти шедевры живописи воочию.

 «Небеса» и в Лядинах, и в Зехново, и в Бережной Дуброве действительно похожи на тамбич-лахтинские. Только похожи, да всё ж не такие. В Пречистой часовне к традиционным изображениям добавлены расположенные на западных гранях фигуры святых Андрея Крúтского и Феодора Стратилáта, которые, наверное, вообще не встречаются на других северных «небесах». Несомненно, это связано с почитанием святых именно в этой деревне, а может быть, с пожеланиями заказчиков росписи.

И лядúнские, и саýнинские «небеса» написаны для всех прихожан сразу, рассчитаны на одновременное восприятие большой группы людей. Зехновские «небеса» – для гостей. Тамошняя часовня потеряла «домашность», камерность, и кажется, что деревня – ещё для деревенских жителей, а часовня – уже не для них, а для зарубежных важных гостей. Как-то всё напоказ, для хвастовства, что ли.

Мне куда милей эта лесная часовенка, таинственная и чистая «Пречистая», в которую не возят праздных туристов, милей эти скромные святые, эти ангелы в сереньких пёрышках. В «Пречистой» – я одна, и весь небосклон, вся Вселенная только для меня, принадлежит мне одной и больше никому. Я одна в этом далёком лесном храме, и святые, впустив меня к себе в Храм, склонившись надо мной, вопрошают каждый о своём и все вместе об общечеловеческом, вечном – а правильно ли ты живёшь на нашей бедной грешной земле? Смотрит воин Феодор Стратилат – а сможешь ли ты бросить всё и, не раздумывая, идти защищать землю Русскую? Смотрит старец Андрей Критский – глубоко ли твоё покаяние, какие добрые дела успела ты сделать? Смотрят апостолы – мы составили описание жизни Господа нашего Иисуса Христа, а что написала ты? И не обидела ли кого недобрым словом?

…Трижды в жизни у меня возникало чувство невозможности уйти с определённого места. Всё останавливалась и оборачивалась, не в силах оторваться от прекрасного творения рук человеческих – «небес» в Покровском храме в Лядúнах. Не могла уйти от эпического величия «святой» рощи в Дýмино, не менее прекрасного творения природы. Не могла уйти от изумительного единения природы и человеческого вдохновения – Пóржинского погóста. Но это было раньше.

Сейчас я стою в этой часовенке и снова не могу уйти. Не могу уйти от божественного сияния новой иконы в старом киоте, от задумчивых архангелов, от пушистых птичек-херувимов. Стою и просто физически чувствую, как очищается моя грешная душа. Но надо, надо идти…

Ещё раз обхожу небольшое помещение. Брёвна стен обтёсаны на один кант и окрашены белой краской. На южной и северной стене, посередине, сразу под нижней, опорной бáлкой «небес» – штрабá шириной 6 сантиметров и глубиной до 10 сантиметров. Значит, изначально в часовне было обычное перекрытие, такое же, как и в деревенских избах – настил из толстых досок по мáтице, и штраба эта – от матицы.

Солнечный луч, отражаясь от позолоты Святого Образа, большим пятном ложится на чистые, гладкие, необычайно широкие – до 35 сантиметров! – крашеные половицы. Половицы слегка прогибаются под ногами, покачиваются – значит, подгнили балки «чёрного» пола или деформировался окладной венец, ведь пол слишком близко ко грунту, а подклéт не проветривается.

Пустая рама трёхъярусного иконостаса, ярко-красная с синими колонками. За иконостасом стены не крашены. Значит когда-то, изначально, до установки этого иконостаса, стены часовни в интерьере оставались неокрашенными, а может быть, и необтёсанными. Присматриваюсь внимательнее. В углах помещения, примыкающих к западной стене, поверхность брёвен подтёсана по дуге, образуя «круглый» угол, «в лас». Подтёсывать стены уже существующей постройки в «круглый» угол было удобнее, чем в «прямой» угол. При этом не нарушалась целостность врубки, соединение брёвен в таком углу оставалось прочным, сохраняя тепло в помещении. Одновременно подчёркивалась цельность всего внутреннего пространства, пластическая выразительность интерьера.

Однако восточная стена обтёсана менее тщательно, а в углах восточной стены брёвна стёсаны топором под «прямой» угол, но сделано это неаккуратно, с задирами, словно наспех. Подтёска здесь понадобилась для того, чтобы существующий рамный иконостас установить плотнее к стене. Восточную стену помещения не требовалось обрабатывать так тщательно, как другие – ведь она будет закрыта иконостасом.

Значит, и иконостас изначально был другой? Осторожно прощупываю брёвна в углах. Ну конечно, вот они – гнезда от полок по восточной стене! На полки ставили толстые тяжёлые иконные доски, скреплённые с оборотной стороны шпонками (как дверь в часовню), чтобы не покоробились. Полки эти называли «тябла», потому и древний иконостас – тябловый. В этой часовне он состоял из двух рядов – чинов. Иконы на тябла ставили, конечно, в определённом порядке, по канону, но они были чаще всего разномастные – побольше, поменьше, принесённые прихожанами.

В поздних каркасных рамных иконостасах иконы были, как правило, одинакового размера (по крайней мере, в ряду), и заказывали их сразу все одному мастеру. Побогаче приход – образá для нового иконостаса заказывали в известных иконописных мастерских; победнее приход – приглашали богомаза из местных деревенских знаменитостей. Часто тот же мастер расписывал и «небеса» храма, но теперь доподлинно установить принадлежность икон и «небес» одному живописцу – невероятная удача!

Куда же девали иконы из старого, тяблового иконостаса? Это долгая история, и о ней надо рассказывать отдельно.

Трёхкосящатые оконные колоды соединены между собой не «в ус», как дверные, а в прямой угол. Значит, окна были прорублены намного позднее, чем поставлена дверь? Точно! За широкими боковыми «крыльями» иконостаса, с восточной стороны ближних к нему окон, сохранились изначальные оконные колоды! Широченные (до 18 сантиметров шириной!), стёсанные сверху для соединения «в ус» и почти не растрескавшиеся. Древесина прямослойная, плотная. За много лет поверхностный слой древесины чуть выветрился, выявив тёмные слои поздней древесины, и оттого поверхность колоды напоминает мелкий-мелкий вельвет. Старая колода намного ниже существующих: по длинной стороне 57сантиметров, а сам оконный проём около 40 сантиметров высотой. Может быть, на утраченном оконном вéршнике тоже были заплечики? Можно лишь представить, как великолепно смотрелись маленькие, 30х40см, окошки в роскошном обвóде широченных колод! Следовательно, замена иконостаса и растёска оконных проёмов были выполнены одновременно: восточные оконные колоды оставили только потому, что они были закрыты боковыми створками иконостаса. Можно предположить, что изначально и окон было лишь два – те, которые ближе к иконостасу.

Перед иконостасом – престол, покрытый отрезом ткани тёмно-рыжего цвета с серыми пёрышками, два грубовато сделанных деревянных круглых подсвечника, на кованых кронштейнах подвешены две лампадки, низкий столик у южного окна. На тонкой жерди вдоль стены висят пéлены («привéсы», «заветы»): обéтные полотенца, головные платочки, даже детские колготки и варежки, принесённые людьми в подарок Спасителю, в надежде на исцеление тех, кому ранее принадлежали эти платочки и варежки, в надежде на помощь и заступничество Господа и Матери Божией в трудных жизненных ситуациях.

Под северо-восточным окном смешной двуногий узкий столик, прислонённый к стене, чтоб не упал, а на нём… великолепное точёное деревянное блюдо! Диаметром 37 сантиметров! Глубиной примерно в три пальца, стенки в палец толщиной, широкие края. Если бы блюдо было вырезано, например, из кáпа – ещё можно понять. Но какой деревенский мастер мог выточить такое деревянное чудо? Древесина тёмная-тёмная, почти чёрная, такой не бывает у окрестных сосен и елей. Может, его выточили из заморского дерева? Может быть, привезли когда-то из дальних стран? В блюде горой деньги. И бумажные, и монеты: современные, «перестроечные», советские – монетка 3 копейки, 20 копеек, бумажка 3 рубля, 5 рублей. Среди тусклых монеток блеснул маленький серебристый кругляшок. Подношу его к окошку, чтобы лучше рассмотреть. Вот это находка – 5 пенсов чеканки 2003 года с профилем королевы! Британская королева? В русской тайге, в глухом углу, в затерянной лесной часовне – заморская королева?! Воистину, «преудивительны чудеса Твои, Господи!»

Сижу на пороге часовни и пишу, положив тетрадь на колени. Кстати, почему так удобно сидеть на пороге – не высоко и не низко, а как раз так, чтобы удобно было писать на коленях? Ведь порог – не лавка, у него лишь одна сугубо утилитарная функция – сохранять тепло в помещении.

Кажется, всё. Можно уходить.

Нормальные люди, уходя из помещения, прикрывают дверь за собой. До сих пор не пойму, что (или кто?) заставило меня прикрыть дверь часовни, оставшись внутри храмового помещения. Заскрипели, закряхтели несмазанные петли.

Здесь необходимо маленькое техническое отступление. У современных дверей полотно к коробке крепят с помощью петель. В самые стародавние времена двери устраивали «на пятáх». Крайнюю доску дверного полотна брали значительно длиннее остальных, чтобы вытесать сверху и снизу дверного полотна длинные выступы-«пяты». Нижний выступ упирали в гнездо в пороговом бревне, верхний – в подобное гнездо в вершнике. Без металла можно было вполне обойтись. Вращались они так же, как и навешанные на петли. Вся масса двери приходилась на торец нижнего штыря, который со временем снашивался.

Позднее двери «на пятáх» сменили двери с большими коваными петлями – жиковúнами. Жиковúны выполняли из довольно широкой, до 8-10 сантиметров, и длинной кованой полосы, один конец которой загибали в колечко (для насадки на штырь, заáнкеренный в дверной колоде), а другой, длиной до 15-20 сантиметров, прибивали коваными гвоздями к дверному полотну. Свободный конец жиковúны обычно надсекали надвое, заостряли и загибали в разные стороны в виде рогов. Тяжёлые дверные полотна, насаженные с помощью таких кованых жиковúн к широким колодам, до сих пор можно увидеть на старых деревянных постройках, особенно амбарах.

В «Пречистой» же обе жиковины заканчиваются не круторогой парой завитков, а всего лишь одним длинным, постепенно суживающимся «хвостиком». И «хвостик» этот загнут вверх чудесной, изумительной, грациозной лебёдушкой. Тоненькая изогнутая шейка, нежно склонённая маленькая головка и острый клювик! На месте глазика – крохотный кованый гвоздóчек.

Абсолютно утилитарная деталь, но с какой любовью, как поэтично сделана! И из какого материала? Это не податливая, мягкая глина для кувшина, не лоскутки для тряпичных кукол, не шёлковые ниточки для вышивания. Это толстая полоса кованого металла – прочного материала для грозных воинских доспехов: щитов, мечей, топоров. Кто был тот мастер, тот кузнец с редкостным художественным талантом? Все хвалёные современные монументы – царские особы и напыщенные военачальники, стоящие на постаментах, творения Церетели и иже с ними – ничто в сравнении с этой нежной лебёдушкой на двери старой лесной часовни. А главное – для кого сделано? Когда люди, приходя, открывают дверь, полотно прижимается к стене. Никто ведь не видит этот маленький шедевр! Святые видят…

В полутёмном притвóре, который я проскочила, удивившись чудесной двери в храмовый зал, замечаю (глаза уже привыкли к сумраку) лестницу на звóнницу. Вроде бы лестница как лестница – вдоль западной стены кафоликона, начинается из угла, а разворотная площадка – посредине перекрытия притвора. Но помещение очень узкое, а лесенка – и того ýже. Чтобы она была не очень крутой, пришлось сделать две нижние ступени забежными (поворотными). И вот чтобы входящий на узкую лесенку, на нижние, забежные ступени не споткнулся в темноватом помещении, не ударился ногами о тетивý,  в нижней части эта тетивá не только срезана, но и аккуратно скруглена мягкой линией. Вроде бы мелочь, но какая забота о людях!

Боясь потревожить приоткрывшуюся мне Тайну и нереальную тишину лесного храма, медленно выхожу из часовни, прикрыв за собой дверь. Дверь из давно ушедшей эпохи. А над широкими кенозéрскими нáволоками и гладью распластанных водных пространств любовно склонилось другое небо – бездонное северное небо.

На прощанье ещё раз обхожу древнее строение. Стены снаружи обшиты широкими досками с калёвкой, на которых сохранилась поблёклая окраска. На восточном фасаде под карнизом сохранились мелкие «сухарики», а на подшивке скатов крыши – раскраска: синие, белые, красные полосы одинаковой ширины. На одном участке стены притвора доска сдвинулась, и видно, что под обшивкой… стены-то нет. Между досками обшивки снаружи и изнутри притвора – пустота. На северном углу притвóра, снаружи, похоже, кто-то специально раздвинул доски обшивки рычагом, и в образовавшуюся щель шириной сантиметра три, если заслониться от света и приглядеться, видна чудесная резная стойка (рис. 13)! С подрезками, с «дыньками»! Значит, изначально у западной стены часовни была открытая галерея на резных стойках с ограждением, а впоследствии прямо по стойкам с двух сторон всплошную пришили доски обшивки. Стойка в мелких трещинах, древесина несколько выветрилась, и проявилась текстура. Значит, немало времени стойка простояла без обшивки. На другом углу доски обшивки прибиты очень плотно, ничего разглядеть не удалось. Очевидно, что на открытую галерейку с резными стойками вело открытое приветливое крылечко в несколько ступенек, которое впоследствии заменили глухим крыльцом-тамбуром.

В притворе часовни Иоанна Крестителя в деревне Горбачиха тоже обнаружилась пустота под обшивкой и чудесная резная угловая стойка – ураган сломал большую ветвь старой лиственницы, растущей близ часовни, при падении ветвь задела и поломала угловые, вертикальные доски обшивки, которые пришлось заменить. Эх, сколь приветлива была галерейка с такими изящными стойками!

Несомненно, часовня в Тамбич-Лахте пережила два строительных периода.

В первый период, изначально, храмовое помещение было ниже – ведь там было устроено плоское перекрытие по мáтице. Значит, и крыша была ниже. Стены из круглых, необтёсанных брёвен, двухъярусный тябловый иконостас. Была, вероятно, одна пара – друг напротив друга – маленьких косящатых окошек. Маленькие окошки, низкий потолок, неокрашенные потемневшие стены придавали сумрачность помещению, единственным ярким пятном в котором была позолота икон, да вторили ей трепещущие огонёчки горящих лампад и тонких свечей. Над открытой галереей с резными столбиками и маленьким крылечком была, возможно, устроена невысокая звонница.

В следующий строительный период (вторая половина XIX века) плоское чердачное перекрытие разобрали и сделали пирамидальное «небо». Крышу пришлось заменить и тоже поднять, чтобы «небо» поместилось. В увеличившееся помещение впустили больше света – растесали изначальные маленькие окошки и прорубили ещё два. Брёвна стен в интерьере обтесали на один кант и окрасили, поставили новый рамный иконостас. Изменилось цветовое решение интерьера – в помещении стало просторно от высокого голубого «небосвода», светло от белых стен, от ярко раскрашенного иконостаса с новыми иконами, от золотого сияния нимбов святых с икон и «неба».
И экстерьер постройки претерпел изменения. Западную галерею с резными стойками всплошную зашили досками обшивки, как и все стены. Возможно, услож-нили форму звонницы, сделав её гораздо выше, трёхъярусной. Сделали каркасное крыльцо-тамбур, тоже зашив его досками. И наконец, выкрасили все стены строения белой или голубой краской, добавив цветных полос на подшивке скатов крыши.

Лучше стало или хуже? Тут нет определённого ответа. У каждого времени – свои исторические условия, свои вкусы, архитектурные решения.

Историки установили, что часовня была построена в 1804 году, однако рассмотренные нами конструктивные и технологические особенности позволяют отнести дату её возведения, по крайней мере, на полстолетия ранее, а может, и на столетие, что согласуется с данными архитектурно-археологической шкалы для датировки храмовых строений Олóнецкой губернии. Этому может быть два объяснения.

Возможно, найденная историками дата – время не возведения, а переборки, перестройки или какого-то «поновлéния» часовни, в архивном документе названном «вновь построенной» часовней, а истинная дата её возведения в документах не была отмечена. Есть множество подобных примеров.

Возможно также, что на рубеже XVIII-XIX веков в далёкой, затерянной в тайге северной деревне ещё были сильны древние традиции возведения деревянных строений (обусловленные в первую очередь сильным влиянием старообрядчества), и потому новую часовню возвели «по-старинному». Может быть, где-то поблизости или на этом месте существовала предшествующая часовня, и новую построили в точном соответствии со старым образцом.

В каждой деревне старались построить свою часовню. В северном крае сельские приходы были территориально очень велики, храмы отстояли друг от друга на десятки вёрст, и жителям отдалённых деревень добираться до приходского храма было нелегко. В часовнях служили сами жители, иногда из-за удалённости деревни крестьяне сами крестили новорождённых и отпевали умерших. Только венчание совершали всегда в приходском храме. Часовни строили и украшали сами крестьяне, по своему разумению, и потому деревянные часовни часто являлись подлинными произведениями художественной культуры Севера.

Во все времена церковные власти неодобрительно относились к часовням, ведь они отвлекали прихожан от церкви. К середине XIX века Церковь, бывшая духовно-идеологической основой русской жизни, окончательно обюрократилась. Изменение содержания вызвало изменение формы. Деревянное храмовое зодчество подвергалось негласному, но активному гонению.

С середины XIX века Синод ужесточает репрессии в отношении традиционной храмовой архитектуры. В точном соответствии с указаниями Синода началась повсеместная переделка существующих храмов и часовен. Храмовым строениям стали придавать форму и декор господствовавшей в то время эклектики с элементами классицизма и барокко. Над притворами устраивали звонницы. Стены храмов снаружи обшивали досками и белили, чтобы придать деревянным постройкам вид каменных. Бревенчатые повалы также обшивали досками, украшали «сухариками» и другими декоративными элементами, превращая повалы в карнизы, пытаясь сделать их похожими на каменные классические антаблементы. Все эти преобразования привели к частичной утрате вековых традиций деревянного строительства на Руси.

Ужесточение требований Синода и последовавшее «благолепное обновление» древних храмов и часовен не сразу докатилось до северной окраины, поэтому дата на вéршнике двери в молельное помещение – 1883 год – вполне может быть датой «обновления» часовни, в том числе устройства «небес».

…Бог хранит эту полузабытую часовню. Ужасный ураган, промчавшийся по Кенозерью два года назад, натворил дел и в здешней «святой» роще, учинив на вершине холма страшный бурелом. Старые ели, сосны, берёзы выворочены с корнем, зашвырнуты друг на друга, на распростёртые ветви и торчащие корни, образовав завал метра три высотой. Даже и думать нечего перебраться через завал. Некоторые вывороченные деревья не упали, а с оголёнными корнями повисли на соседних деревьях. Даже при лёгком ветерке эти бедолаги трутся о соседей, устоявших в урагане, жутковато скрипят, как будто жалуются на несчастную судьбу свою, на нелепую кончину. С опаской обходишь такие стволы, того и гляди – упадут. Но ведь ни одно дерево не упало на полянку, где расположена часовня!

Не пощадил ураган и одну из тех двух огромных елей-стражников, что стоят в начале тропы к часовне. Ель сломилась на высоте трёх-четырёх метров от земли, но упала не абы как, а параллельно часовне, не задев постройку ни одной разлапистой веткой. Так и лежит, выставив к небу усохшие ветви и сучья.

Со звонницы разглядела дугу старой дороги-тележницы, которая ведёт от крыльца часовни. Дорога обрамлена живыми пропилеями – тонкими, необычайно стройными, уходящими в небесную высь медно-золотыми сосновыми колоннами. Дорога в Карелию.

Столько открытий в одной небольшой, затерянной в лесу и забытой часовне! Тёплое божественное сияние из старого пыльного киота. Изумительной красоты «небосвод» – стройные фигуры святых в сияющих нимбах, хоровод деток-ангелов и заботливый дедушка Саваоф. Серенькие пёрышки – точно пёрышки мелких лесных пташек – на крыльях ангелов и на престоле. В старом точёном блюде – пять пенсов с профилем заморской королевы. И роскошная, «в ус» с заплечиками колода дверного проёма. И такая же широкая оконная колода за рамой иконостаса. Скруглённая тетива лесенки на звонницу. И резной столб галереи. И лебедь, грациозная кованая лебёдушка. И старая упавшая ёлка. Столько всего необыкновенного! Надо лишь побыть одному, в тишине, не торопиться, приглядеться внимательно, и тогда откроется тебе Великая Лесная Тайна. Тайна Тамбич-Лахты.

P.S. Два часа (!) мой молодой коллега, парень-практикант, ходил кругами и ждал под ёлкой, когда «эта тётка» выйдет из часовни. Надоело ждать, ушёл в деревню. Он тоже смотрел и на икону, и на ангелов, и на жиковину на сломанной двери, и на столб галереи, слазил на звонницу. Но не видел всего этого. Мне искренне жаль.

д. Тамбич-Лахта, август 2005 г. 

Об авторе

Любовь ШАПОВАЛОВА родилась и живёт в Архангельске, по образованию – инженер-строитель, кандидат технических наук, по призванию – исследователь и пропагандист северного зодчества. Её профессиональные интересы связаны с исследованием и реставрацией памятников деревянного зодчества на основе строгого инженерного подхода и воссозданной исторической технологии строительства из древесины. 

Любовь Геннадьевна - автор более сотни опубликованных научных работ, из них 25 – в академических изданиях; автор одиннадцати научно-популярных монографий, среди них книга о становлении в Архангельском крае реставрации как науки (дореволюционный период) и подвижниках-реставраторах того времени «Радетели северного зодчества» (Архангельск, 2021). Один из авторов уникальной коллективной монографии «Небеса и окрестности Кенозерья» (М., 2009), «Поморской энциклопедии» (том V, Архангельск, 2016, и тома «Михаил Ломоносов», Архангельск, 2022). В Архангельске одна за одной выходят книги задуманной серии «Русского Севера храмы»: с подзаголовками «Верхнее Подвинье» (2015), «Среднее Подвинье. Верхнетоемская земля» (2019), «Нижнее Подвинье. Зачачье» (2021), «Нижнее Подвинье. Ухтостров» (2022). Очерки Л. Шаповаловой опубликованы в научно-популярных и литературных журналах и альманахах «Вопросы истории естествознания и техники», «Архитектурное наследство», «Деревянное зодчество», «История науки и техники», «Слово», «Двина» (Архангельск), «Север» (Петрозаводск), «Берега» (Калининград), «Вологодский ЛАД» и других изданиях.

Все монографии, статьи и очерки повествуют о сохранившихся или воссозданных в исторической памяти храмовых строениях Кенозерья и Двинской земли. Все они написаны на основе натурных обследований строений и архивных изысканий, при этом автору удалось сделать научные открытия. Публикациям автора присуща точность и дотошность инженера-исследователя и в то же время наблюдательность и лиричность повествования.