Вместо законов речь могла идти о политике или правосудии, вместо колбасы или сосисок – о соусе или салате, но суть не менялась: изречение не выходило за рамки публичного управления и еды. Между тем существует по крайней мере еще одна сфера профессиональной деятельности, к которой этот классический принцип вполне применим. Это социология.

С социологическими «продуктами» мы сталкиваемся достаточно часто, когда слышим и видим по телевизору или читаем в Интернете данные социологических опросов о доверии или недоверии политическим партиям и отдельным политикам, мэру и губернатору, правительству и президенту, об одобрении тех или иных действий власти.

Понятно, что опросить все общество невозможно. Поэтому уважающие себя средства массовой информации, знакомя с результатами анкетирования, обязательно сообщают: было опрошено столько-то (обычно около 1600) человек по репрезентативной – то есть представительной – выборке. Чтобы опрошенные граждане действительно отражали настроения в обществе, нужно, чтобы они представляли его «в миниатюре»: соотношение женщин и мужчин, жителей городов и сел, обладателей высшего образования и неполного среднего, обеспеченных и с трудом сводящих концы с концами граждан в выборке должно быть таким же, как в обществе в целом. Дальше все кажется простым: опросить именно тех, кого надо, проанализировать результат и представить его всем нам на так называемой витрине.

Вот, собственно, весь рецепт социологического исследования. Это никакая не тайна, как и рецепт приготовления салата на кухне ресторана. Но часто ли шеф-повар готов пригласить клиентов на кухню, чтобы они своими глазами увидели, как салат готовят? Почти наверняка вам быстро объяснят, что лицам без санитарной книжки и специальной одежды в эту святую святых никак низ-зя. Гигиена гигиеной, но секрет вкусного салата состоит в точном соблюдении технологии и качества ингредиентов. А вот это как раз и остается вне поля зрения посетителей.

С социологией дела обстоят примерно так же. Нам показывают результат, витрину. Как эта витрина получается – мы обычно не видим. Но несколько дней назад сравнительно небольшая и достаточно молодая социологическая служба Russian Field опубликовала анализ своей работы. За конец февраля – март она провела три телефонных опроса на актуальные темы. Для того чтобы собрать необходимые 1600–1900 анкет, потребовалось сделать от восемнадцати до тридцати тысяч звонков. В конце февраля сразу отказались отвечать 87%, еще 5% – на середине анкеты. В начале марта – 83% и 8%, а в середине месяца – 89% и 6% соответственно.

Люди отказывались отвечать на вопросы по самым разным причинам. Одни не следят за новостями и вовсе не интересуются политикой. Другие не хотят делать выводы, считая доступную информацию недостоверной. Третьи называют опросы бессмысленными, ни на что не влияющими. Наконец, кто-то просто пришел с работы усталым, кто-то занят другими делами, кто-то вовсе не доверяет социологам. Исследователи, непосредственно проводившие опрос, говорят, что «…изменения коснулись уже всех слоев населения, и довольных этими изменениями нет … Каждый в той или иной степени вынужден решать вопросы и проблемы, которых не было». Означает ли это, что все, отказавшиеся от участия в опросе, против, например, специальной операции на Украине? Ни в коем случае! Означает ли это, что все они одобряют ее проведение? Тем более нет! Но это даже не так и важно. Гораздо важнее другое: вне поля зрения социологов остались от 90% до 95% россиян. Они отказались участвовать в опросе, их мнение осталось за витриной.

Может быть, работники молодой социологической службы просто не умеют формулировать вопросы, «разговорить» собеседников? Исключать этого, разумеется, нельзя. Однако еще в январе достаточно было проехать от Силикатного до Кедрова или от Сульфата до МРВ, чтобы понять, что думают архангелогородцы. В дребезжащих «пазиках» 42го маршрута люди разговаривали громче, в более комфортабельных микроавтобусах на 70-м – тише. Но разговаривали, обсуждали и мэра, и «Единую Россию», и все, что происходит вокруг. Услышанное, конечно, нельзя рассматривать как достоверный и объективный результат социологического исследования, но общая картина складывалась вполне верная. Что тут говорили про пенсионную реформу летом 2018 года и про Шиес в 2019-м – по нынешним временам лучше не вспоминать.

Теперь в наших автобусах о политике не говорят. Разве что о некоторых ее последствиях в виде дефицита сахара и роста цен. Но большая часть разговоров вызывает неконтролируемые ассоциации с советскими временами. Тогда в каждом более или менее крупном коллективе непременно был сотрудник, а иногда и не один, выполнявший не только свои прямые трудовые обязанности, но и некоторые другие. Их называли по-разному. В интеллигентных отраслях обходились сталинским эвфемизмом «сексот», который расшифровывался как «секретный сотрудник», в среде попроще за словом в карман не лезли и откровенно говорили «стукач». Ну а творческие люди придумывали что-нибудь совсем вычурное, например, «Федя лохматое ухо». «Секретными» эти сотрудники обычно оставались недолго. Сослуживцы их вычисляли и делали выводы. Новичков заботливо предупреждали: с ЭТИМ – только о бабах и водке! По крайней мере, в мужских коллективах. Логично предположить, что в женских баб заменяли мужиками, а что рекомендовали обсуждать вместо водки – страшно себе представить, пусть женщины скажут сами.

Вот и разговоры в архангельских автобусах в последние месяц-полтора – только о бабах, о водке, о мужиках, о детях… Колготки и косметика с точки зрения интонаций и выводов постепенно сближаются с сахаром. А вот сближается ли на самом деле отказ от обсуждения острых политических тем с опытом советских лет – вопрос спорный. Тогда страх «попасть на заметку» какому-нибудь стукачу имел значение для осторожности в общественных местах – автобусах и кафе, на работе. Никаких соцсетей не было, их роль выполняли кухни, где среди «доверенных лиц» – в семье, с друзьями – советскую власть ругали истово, тем сильнее, чем меньше оставалось иллюзий и чем ближе становился ее конец. Нынче же эти темы стараются обходить даже в самом узком кругу.

Психологи объясняют это защитной реакцией: человек подсознательно исключает из поля зрения болезненные для него проблемы, причем это в равной мере касается и общественно значимых, и глубоко личных. Собственно, именно такая защитная реакция довольно точно описывается пресловутым «принципом Скарлетт»: я подумаю об этом завтра.

В политологии существует теория спирали молчания, в нынешнем виде предложенная в 1960е годы немецким ученым Элизабет Ноэль-Нойман. Причиной возникновения этой спирали является подсознательный страх человека оказаться в изоляции, поэтому те, чье мнение не совпадает с общепринятым, опасаются высказывать его вслух. Чем увереннее ведет себя большинство, тем больший страх изоляции испытывают оппоненты, тем сильнее их убежденность в необходимости хранить молчание.

Тема, которая «запускает» спираль молчания, представляет угрозу для общественного согласия и обязательно содержит нравственную составляющую. На «закручивание» спирали большое влияние оказывают средства массовой информации, так как именно они декларируют мнение большинства.

Согласно теории Ноэль-Нойман, спираль молчания влияет на общественное мнение только ограниченное время. Когда оно истекает, витрина теряет смысл, и основной действующей силой становятся те, кто находился за ней, вне поля зрения социологов…