В Архангельском молодёжном театре снова экспериментируют с формой. Владислав Тутак – новое для нас имя. Выпускник режиссёрского курса Руслана Кудашова при Большом театре кукол в РГИСИ (Санкт-Петербург) использовал в постановке по «Маскараду» приёмы театра объекта и предмета.

Над спектаклем вместе с ним работал драматург Сергей Толстиков. Не случайно в программке отмечено, что постановка создана по мотивам драмы: авторы спектакля предлагают иной монтаж сцен. Поэтому зритель видит новую историю со знакомым сюжетом, события в которой разворачиваются не в хронологическом порядке, а от печального финала через поток картин-воспоминаний к осознанию Арбениным причин произошедшей трагедии.

В спектакле две части – «преступление» и «наказание», о чём сообщают титры на одном из экранов. Эта явная отсылка к Достоевскому в спектакле закономерна: драма Лермонтова прочитывается как история преступления, которая превращается в психологический триллер. В нём – попытка вскрыть причины жестокости Арбенина, жертвой которой стала его ни в чём не повинная жена. В первом действии перед героем разворачиваются события жизни: он то смотрит на происходящее со стороны, то оказывается внутри действия. Но всё это – цепочка воспоминаний о том, что привело к трагическому исходу.

Арбенин (заслуженный артист РФ Евгений Шкаев) в первой сцене появляется в белой рубахе, словно больной, скованный внутренним зажимом. С первых минут он уже безумен – самое страшное свершилось. Но на самом деле для героя это только начало. Неизвестный (заслуженный артист РФ Илья Глущенко - на снимке) становится для него проводником в прошлое, и словно Вергилий по кругам ада, проводит Арбенина по его воспоминаниям, запуская видеокассеты с хроникой на большом экране то ли сгоревшего, то ли давно заброшенного кинотеатра. До конца не понятно, почему именно такое решение пространства пришло в голову режиссёру, но невольно возникают ассоциации с архангельским кинотеатром «Мир», в котором вполне могло разворачиваться действие.

Возможно ли в решающий момент изменить свою судьбу или жизнь каждого человека записана на какую-то метафизическую плёнку? Перед Арбениным-зрителем проносятся чёрно-белые кадры, похожие на трансляцию с камер видеонаблюдения, с одним нюансом: вместе с ним мы вглядываемся в крупные планы, спонтанно выхваченные эмоции (съёмка на камеру в этой части спектакля ведётся в режиме реального времени и проецируется на экраны). Жанр хроники соблюдается и в точности указания на время и место – для зрителя воссоздаются события, предшествующие преступлению, с точностью до минут. Появляются образы Петербурга с его выразительными домами и серыми красками: вот дом князя Звездича, а вот – дом Энгельгардта, в котором проходил злополучный маскарад (художник – Марина Завьялова).

Действие разворачивается на планшете с кулисами (красном, съехавшим набок, словно обгоревшем), на котором привычно работать артистам театра кукол. На планшете действуют как объекты, так и персонажи в живом плане: артисты управляют трафаретными фигурками домов, людей и различных предметов, изображение которых передаётся на боковые экраны (видеоконтент – Егор Лавров), а затем переключаются на свои роли. В спектакле очевидна попытка соединить два типа театра, и в этом одна из сложных задач для артистов. Особенно интересна в этом синтезе игра с масштабами – например, огромная нога, за которую в каком-то отчаянии хватается Арбенин, или маленький гроб, в котором лежит Нина. Из двери картонного дома появляется голова Арбенина – герой живёт в искусственном картонном мире, где ему тесно...

Сюжет известен зрителям со школьной программы, но авторы спектакля делают попытку посмотреть на него по-новому. Нина (Валерия Коляскина) хочет любви от своего достаточно сдержанного мужа, она эмоциональная и страстная, в ней кипят чувства. Но при этом у неё самой совсем не мягкий характер, она барышня взбалмошная и себе на уме. Её внутреннее состояние передано в пластике: безумный танец, в котором вырываются внутренние демоны и крик протеста против своей судьбы... А сам Арбенин оказывается рефлексирующим героем, ему важно разобраться в случившемся. Какие силы распоряжаются человеческой жизнью? И может ли человек противостоять им, есть ли у него свобода воли?

По своему настроению спектакль напоминает психологический триллер, а в некоторых сценах за счёт напряжённой музыки (композитор – Дмитрий Мульков) возникает саспенс почти как в фильмах Хичкока. В монохромный мир, где все привыкли скрываться за масками (на «документальной записи» второго действия роль масок сыграют чёрные прямоугольники, какие можно видеть в сюжетах на криминальные темы), врывается Арбенин в красном пальто. В этом красном пятне среди всеобщего морока – и пролитая кровь, и желание власти, и дьявольское начало. Самый живой персонаж в мире, где один похож на другого, именно он оказывается не в силах противостоять злу, живущему в нём самом.

.

Интересно, что в спектакле актёры играют не только конкретных персонажей. Каждый из них, кроме трёх главных героев, оборачивается самим Лермонтовым (с помощью одной детали – узнаваемых усиков). «Лермонтовы» – во множественном числе, буквально картонной толпой – появляются в одной из сцен на планшете в виде фигурок. Они окружают Арбенина со всех сторон, словно герой оказался в плену автора, его создавшего. Но герой – живой, а автор – картонный. Эти «Лермонтовы» – разного размера: большие, маленькие, один с большим глазом, другой с большим ухом. Но сегодня уже не время одного автора-демиурга, поэтому он двоится, троится, множится, и нет чего-то цельного, понятного и неразрывного. Герой запросто может взбунтоваться – и разом смахивает фигурки с планшета. Но протест не спасает от предначертанного.

Кажется, что всё происходящее в спектакле – дело рук Неизвестного. Он и есть настоящий демиург в этой истории. Он показывает Арбенину фильм из воспоминаний, потому что давно знает всю его жизнь. Возможно, он и есть режиссёр фильма, который нельзя отказаться смотреть. Кстати, второе действие спектакля – заранее снятый фильм, так что экран на планшете заменяет привычную сцену. В фильме Арбенин видит самого себя и то, что было скрыто от него прежде. Всё это напоминает мучительный сеанс просмотра записи скрытой камеры с помехами, как будто чудом сохранившуюся запись спасли из сгоревшего кинотеатра. Текст в этой части проговаривается невнятно, нарочито буднично, словно смотришь фоном скучный сериал. Думается, что и эту часть можно было сыграть, сохранив приём съёмки и проекции с камер на экран в реальном времени.

Спектакль оставляет много вопросов, и не на все находятся ответы в логике созданного режиссёром мира. Постановка получилась с большой претензией на новую форму, но не всегда выбранные приёмы оказываются оправданны, а текст существует словно сам по себе – параллельно тому, что придумано на сцене.