В деревню мы приехали с научной целью – провести техническое обследование и обмеры этого неизвестного специалистам строения. Следом за нами придут плотники-реставраторы. А уже вчера девчонки познакомились со всеми и со всем – внуки бабушки Вали с радостью показали приезжим все деревенские достопримечательности. Сначала, конечно, часовню. С живым любопытством и в то же время с некоторой опаской открыли девочки тугую тяжёлую дверь, постояли в полутьме часовни. Зажгли тоненькие свечки. Удивились сохранившемуся иконостасу и домотканым половичкам, всплошную покрывающим пол в часовне.

Потом мальчики показали бабушкин дом – самый красивый, несмотря на запустение, и самый большой дом в деревне: только «передок», летняя часть дома, состоит из четырёх комнат, а ещё отдельная «зимняя изба» («зимнúца») из двух комнат и просторные дворовые помещения. Для Кенозерья это просто боярские хоромы! Подростки вместе обшарили все таинственные закоулки огромного хозяйственного двора, слазили на повéть, заглянули в сумрачную (ставни закрыты) «зимнúцу». Когда-то, лет сто – сто пятьдесят назад, дом был построен на высоком подклéте, и с первого этажа, хозяйственного, на второй, жилой, вела крутая лестница с широкими ступенями и резными перилами – сама по себе музейный экспонат. Такой высокий подклет был необходим, во-первых, для того, чтобы дом не заметало снегом – деревня-то расположена на открытом нáволоке, сугробы наметает до окон; да и теплее в доме при снеговой завалинке. Во-вторых, грунт под домом торфяной, нижние венцы быстро сгнивают, и тогда легче не подводить новые венцы, а просто удалить негодные – «выметать», и ничего, что при этом дом чуть подсядет, опустится. Над крыльцом весёлый балкончик, крышу над ним поддерживают стойки с лёгкой резьбой, а под самой крышей, образуя деревянную бахрому, приколочены доски подзора – «городки» в три ступеньки, три уступчика, как «троеплечий» лемех. Теперь дом осел настолько, что по старой лестнице не подняться, и пришлось уложить пологую лестницу-сходни прямо на балкончик, сняв в одном месте балясины ограждения. «Городки» над этой лестницей почти все сбиты – головами гостей, не имеющих привычки наклониться при входе в дом. И я на балкончике с непривычки поставила «печать» на лоб, и девчонки.

Бабушкины внуки вместе с девчонками несколько раз обежали всю маленькую деревню, накормили бабушкиных коз, сходили в ближний лесок к придорожному кресту под приметными соснами, залезли на эти сосны на головокружительную высоту (и моя дочь на глазах у матери!), несколько раз искупались в тёплом озере, а на ужин девчонки напекли блинов. И ещё целый вечер впереди. Вчера «деревенская молодёжь» дружно помогла мне сделать всю научную работу. Управились за три дня, а кажется, что живём здесь уже неделю.

Длинный тёплый июньский день к вечеру утих, успокоился. Успокоились, набегавшись, и девчонки. Мы сидим в лодке, а старший внук бабушки Вали на правах старшего мужчины деревни управляет вёслами. Кенозеро – огромное озеро с причудливо изрезанной береговой линией и многочисленными островами. Много-много воды в вечнозелёных берегах. По сути Кенозеро – цепь из нескольких озёр (каждое из которых имеет своё название), соединённых широкими или узкими, извилистыми или прямыми протоками. Берега высокие, всхолмленные, острова высокие, всхолмленные… Проплываешь под нависшими деревьями, и вдруг материк оказывается островом. За ним, за тёмной блестящей протокой ещё один берег – то ли остров, то ли материк, а за ним в просвете между деревьев снова блестит вода… Без провожатого – заблудишься. «Светлыми струями капризно и грациозно разлилось Кенозеро в мягких, низменных и зелёных берегах. Тут большой залив, там узкий наволок… Вот оно пропадает совсем и вдруг с другой стороны поля покажется снова, светлое, смеющееся. Вот опять забежит за большой зелёный остров и снова блеснёт уже в третьей стороне. Вот на горизонте мелькнёт едва заметная, светлая полоска… и это Кенозеро», – писала этнограф Вера Харузина, побывавшая в этих краях в конце XIX века.

С самолёта Кенозеро по форме похоже на сказочного дракона: вот небольшая опущенная голова с острым клювом, длинная изогнутая шея, крупное туловище, отведённое в сторону крыло, две массивные короткие лапы. А мы плывём посередине длинного треугольного драконьего хвоста со вздёрнутым концом, на котором, как погремушка, расположилась деревенька. Плывём посередине длинной лáхты туда, где огромное количество озёрной воды устремляется в каменистую и быстроструйную речку Кéну. Много в Кенозеро впадает лесных речек, речушек, ручейков и родников, а вытекает из него одна река Кена. Кена несёт чистую озёрную воду к северной красавице Онéге.

Недаром реки называют водными артериями Земли. У каждого водоёма, у каждой речки, даже самой маленькой, есть свои заслуги. Реки вращают турбины электростанций, несут на спине вереницы плотов, дают свою воду для работы целлюлозно-бумажным комбинатам. Крупные озёра и водохранилища снабжают водой большие города. Наверное, на берегах всех рек и озёр расположены города, сёла или хотя бы маленькие деревушки. Все древнейшие поселения человека находятся на берегах водоёмов. 

На Кенозерье всегда люди жили лесом и озером. Еще в 1980-х годах лесá интенсивно вырубали – здесь была крупная сплавконтора и несколько леспромхозов. И озеро, и Кена, и Онега были лесными извозчиками, принимая молевóй сплав – сплошной поток леса! Теперь молевого сплава нет, озеро, как и прежде, даёт приют многочисленным видам рыбы, поит людей, коров и овец, поливает деревенские огороды. Жители отдалённых деревень переезжают на центральную усадьбу, а озеро остаётся. Теперь и лес, и озеро охраняют на государственном уровне. Значительная часть местного мужского населения работает в лесо- и рыбоохране.

Нагруженная лодка не быстро, но уверенно скользит по блестящей, чайного цвета озёрной глади. По притихшей воде плывут облака, деревья, пролетающие птицы. Листья кувшинок образуют целые острова. Цветов ещё нет. Есть только маленькие, плотно сжатые бутончики, тёмно-зелёные и блестящие, неотличимые от листьев. И неизвестно, что в них таится – весёлые жёлтые погремушки-кувшинки или снежная хрупкость белых лилий. 

Лодка толкает впереди себя два длиннющих водяных уса, а за кормой взбивает кудрявую белую бороду. Усы-волны морщинят зеркало воды и, добежав до берега, с лёгким шуршанием покачивают водные растения, затухая в тростнике. От прикосновения лёгкого деревянного весла чёткое отражение нависших над водой деревьев и солнечная дорожка дрожат, превращаются в змейку и долго гримасничают. На перекате между низкими островами лодка утыкается в тростник (по-местному трестý), вёсла путаются в нём, и тогда приходится браться за длинную жердь – оттолкнуться от илистого дна.

Лодка наша – настоящая большая деревянная лодка, не какой-то там пластмассовый поплавок. Чёрная, нагретая за день тёплым солнцем, она остро пахнет смолой. Внуки бабушки Вали везут нас по давно знакомому им маршруту, по которому они проплывали, наверное, раз сто. Но оттого ли, что на пять вёрст в округе, кроме нас, рыб и чаек, нет ни одной живой души, от лёгкого марева тёплого вечера, от налетающего тонкого, горьковатого запаха молодой нежной листвы, от зеркальной глади спокойной воды, чуть взволнованной вёслами, чувствуется во всём некая загадочность. Словно в сказке, где всё как в жизни и всё полно тайны, ожидания чудес. Притихли сороки-девчонки. Даже внуки бабушки Вали, уже взрослые и серьёзные юноши, которым, кажется, совсем не до сентиментальностей, как-то по-особому глядят на давно знакомые места. 

А чудеса – вот они. По сторонам протоки к самой воде подступила тáйбола – настоящий северный лес. Он тут и поныне – Берендеево царство. Здесь до сих пор сохранились места почти недоступные – чистые коренные сосняки на белом ягельном ковре, угрюмый непролазный ельник, перемежающийся жутковатыми тёмными зеркалами стоячей воды. В тайге полно непуганых мелких пичуг, боровых и хищных птиц. Среди них встречаются редкие крупные хищные птицы, занесённые в «Красную книгу». Есть и зверьё: зайцы, белки, лисы, лоси. Есть мелкие хищники: куница, норка, хорь, горностай. Медведи часто показываются, но не озоруют. Живут в тайге рыси, барсуки. Зимой появляются в деревне волки, таскают собак и, говорят, чуя скотину, суют морды в окошки хлевов. Лесники даже видели следы жизнедеятельности росомахи. А самого зверя не видели – скрытен. О том, чтобы звери нападали на людей, помнят лишь старики. Только вот одолели кабаны, эти пришедшие из центральной России наглые завоеватели северных территорий – перекапывают ухоженные десятилетиями луговины, разбойничают на огородах, пугают грибников да туристов.

Лес… Лес до небес. Лес, полный чудес. На ближних и дальних увалах – глубокая тёмная зелень старого ельника. Сочная зелень соснового бора пронизана медными проволочками – прожилками веток. Ажурные кроны лиственниц, стоящих на особинку, в стороне от лесной чащи, чётко пропечатываются в голубом небе, образуя ярко-зелёные кружева. Кудрявые берёзы и рябины перемежаются с хвойными деревьями, оттеняя своей зеленью, мягкой и нежной, насыщенный цвет их густых крон. Пусть этот лес всегда остаётся уютным домом для всех, кто здесь живёт, кто любит сюда приходить и кто охраняет живущих под его пологом. 

Могучая сила лета выгоняет из земли сочные, густые, сладкие травы, по берегам скрытных лесных ручьёв разбегаются вверх и вширь кусты смородины. У самой воды огромные серо-зелёные облака – непролазные заросли ольхи, отливающие на солнце тусклым серебром. По берегу озера от самой деревни тянется, кудрявясь, пышный молодой подрост, только вошедший в полный лист, надёжно укрывающий жилища пернатых лесных солистов. Среди сплошного леса – прогалины полянок. Дальше – ещё волна косогоров, низинок, зеркальца тёмной воды, опушённые кудряшками кустов. И везде – новорождённая зелень, буйство летнего разнотравья – «зелёное половодье», как сказал хороший северный писатель Михаил Попов. Всё живое растёт и днём, и короткой светлой ночью, торопится, словно боится не успеть вырасти, расцвести, вызреть, дать свежую поросль, дать семена за короткое и часто – увы! – обманное северное лето.

Иногда лиственный подлесок нависает прямо над водой, изумрудная оторочка, каёмка, отражаясь в зеркале вод, мягко окутывает берега озера. Кое-где густой лес пропускает вперёд отмели-пляжи с мелким беловатым песком, а то всплошную занимает высокие гористые острова. 

За одним длинным узким островом, чуть возвышающимся из воды, заросшим высокой травой и молоденькими берёзками – широченный ухоженный луг, с одноцветной ярко-зелёной травой, похожей на пырей. Под лёгким ветром трава ходит волнами. Откуда вдали от деревни такой огромный, шириной, пожалуй, километра полтора, ухоженный луг? И главное, для кого? Ведь в деревне общественного стада нет, а частники так далеко за травой не ездят. Когда проехали этот длиннющий полузатопленный остров, «луг» подступил к самой протоке. Оказалось, это молодой тростник ходит под ветром зелёными волнами. Огромный луг зелёного тростника на обширном мелководье.

Лёгкое летнее озеро, населённое окунями и щуками, расстилается перед нами. Озеро торфяного происхождения, и поэтому вода в нём лимонно-коричневая, цвета не очень крепко заваренного чая, но прозрачная на всю глубину – каждую рыбёшку, каждую травинку на дне можно рассмотреть. В бездонном озере отражается бездонное небо. Нос лодки медленно раздвигает стену тростника, как будто раскрываются страницы старого фолианта. Где-то в глубине прозрачно-коричневой воды хранится Тайна Истории.

И мысли уносятся туда, в невообразимую глубину времён. Когда-то не было здесь ни людей, ни лугов, ни лесов, а было древнее море. Потом из холодной Арктики надвинулись мёртвые белые ледники. Они двигали скалы, дробили камни, гнали всё живое на своём пути. Прошли века. Ледниковое море отступило далеко на север. Земная кора, освободившись от тяжести ледникового панциря, вздохнула, приподнялась. Великий Ледник, основательно пропахав всю территорию, оставил после себя нагромождение моренных гряд и глубокие, местами до 90 метров (это подтверждено геологами) борозды, ставшие озёрным ложем. По лугам и безлесным нáволокам он разбросал огромные валуны, теперь глубоко осевшие в грунт, выставившие лобастые головы, заросшие, точно волосами, длинными языками буро-зелёного мха. На дне ледникового моря выросли густые леса, в лесах поселились птицы и звери. Они были хозяевами здесь, пока не пришёл человек. 

Люди появились на берегах большого лесного озера в эпоху неолита – второго тысячелетия до нашей эры. Это были племена чýди да корéлы – мирные лесные люди, охотники и собиратели. Население края было немногочисленным. О пребывании чуди свидетельствуют стоянки-поселения, обнаруженные археологами.

Славяне пришли в этот край в десятом-двенадцатом столетиях. Тогда уже оформилась Новгородская республика, и жил там смелый и сильный духом народ. Новгородцы и заселили эти края, мирно соседствуя с местным населением. В результате ассимиляции народов чудские племена «растворились» в славянском населении. 

По берегам озера, около уреза воды, и поныне можно найти осколки давней человеческой жизни. Вода помнит и эти времена. Интересно отметить, что все кенозерские деревни расположены практически на тех местах, где когда-то были стоянки и селища первобытных людей. Видно, всегда удобным было житьё над светлым добрым озером. И во все времена селились люди у самой воды и в самых красивых местах. Археологи намётанным глазом до сих пор находят прямо на песке наволоков и островных мысков каменные наконечники стрел, скребки и ножи, черепки древней посуды. Однажды знакомый археолог разрешил мне аккуратно порыться в ящике с находками, привезёнными из этих краёв. Достала из ящика каменный наконечник стрелы. Держа его на ладони, испытываешь странное чувство – удивление и одновременно смущение. Стрелочка была совсем маленькая, длиной с мизинец. Какой-то древний-древний человек терпеливо обкалывал камушек при помощи другого камня, придавая ему нужную форму и заостряя края – на стреле множество точных мелких отщепов. Вставив стрелочку в расщеп древка и плотно примотав к нему тонким и крепким еловым корнем или жилой убитого животного, пускал древний человек эту стрелу в боровую птицу или мелкого зверя. Маленькую стрелочку берегли – она была надеждой на сытую жизнь соплеменников. И вот потеряли… И нашли через пятнадцать столетий.

История и география бесконечно перетекают друг в друга подобно тому, как бесконечно перетекают друг в друга наволоки и лахты, плёсы и протоки. История и география. И ещё музыка.

Музыка озёрных названий. Какое наслаждение перебирать северные названия, вслушиваясь в музыку слов. Перед мысленным взором возникают знакомые места: застенчивые деревеньки, тихие озёра, говорливые каменистые речки с пенными порогами, белые ягельные поляны. Большинство названий воспринимаешь на слух, не утруждая себя сложными лексическими разысканиями. Смесь древнейшего финно-угорского и русского языков. Интересно, занимался ли кто-нибудь здешней топонимикой всерьёз? Рядом с загадочной Тáмбич-лахтой – русское Кривцóво. Приветливое Зехнóво (там жил какой-то древний Зех?) – и на другом берегу озеркá русское Спицыно. Деревня в один дом важно именует себя Городское. А из каких глубин топонимики названия деревень Рóймова, Немята, Чёлма, Мáйлахта, Мамóнов остров?… Мелкий заливчик, где всё лето барахтается ребятня, со смешным названием Заячúха. Говорливые лесные речки Пóрженка (порожистая река) и Вúленка (виляет, извивается немыслимыми петлями) – это понятно. И тут же глубокое, таинственное Мýдрозеро и вытекающий из него Мудрручей. А что означают Гáмозеро, Лéвусозеро, Тóросозеро, Вéндозеро, Сямгозеро, да и само Кенозеро? А Пёжихирье?

Долго не могла понять, почему некоторые таёжные озёра называются Худые. «Худой» – просторечное от «худощавый», но разве могут быть худощавые озёра? Ещё «худой» значит «плохой», но чем они плохи – безрыбные, что ли, или вода отравленная? Оказалось, что в этих озёрах и рыба водится, и вода чистая, только у них топкие, торфяные берега, отвесно уходящие в чёрную глубину – к ним неудобно, плохо (худо) подойти, чтобы зачерпнуть воды или затянуть лодку – моховой ковёр проседает под ногами, выступающая вода того и гляди зальётся в сапоги.

Музыка озера. Это скрип уключин, всплески играющей рыбы, истошные крики чаек, шум ветра в кронах деревьев. А ещё забытый чистый звон небольшого часовенного колокола. Бывают в жизни моменты, когда необходимо остановиться и, отстраняясь от суеты, вслушаться в древние звуки…

.

До революции на Кенозере было 66 часовен (это те, что сохранились в наличии или в памяти людей. А сколько забытых построек?). Примерно половина из них были со звóнницами, а значит, с колоколами. Осталось три колокола: в бýхаловской и зехнóвской часовнях – «родные», а в вершúнинской часовне на горе отлит заново и навешан после реставрации постройки. 

В деревне Бýхалово мы с удивлением слушали рассказ пожилой жительницы Валентины Алексеевны Пóлвинен. Она вышла замуж в Бухалово и с тех пор постоянно живёт здесь, а «колокольную историю» слышала от стариков. Оказывается, этот небольшой старинный колокол никогда не снимали со звонницы, и висит он здесь уже по крайней мере два столетия. Старики сохранили его, не дали снять ни в богохульные тридцатые годы, ни в тяжёлые военные, а позднее – и подавно. Мы поднялись на звонницу и слегка тронули языком колокола его край. Густой звук поплыл над широким озёрным пространством и, не встретив преграды, и достиг противоположного берега. Оттолкнувшись от плотной стены прибрежного ольшаника, звук, уже затухающий, возвратился к нам едва слышным эхом. В полную силу звонить не решились – не только переполошишь все окрестные деревни, но и услышат за обширным озёрным плёсом, в центре Кенозерья деревне Вершинино, подумают, что-то случилось. 

А в часовне озёрной деревушки, откуда мы только что уехали, колокола нет, да и звонница разрушена – сиротливо торчат над крышей лишь стойки каркаса. При нынешнем засилье телевизионной и электронной музыки порой так хочется услышать простые, чистые и глубокие, как озёрная глубина, звуки одного из древнейших музыкальных инструментов. Дивный колокольный звон плывёт над озёрным простором, над старинным, спрятанным в лесной чаще уголком земли Русской, и в сердце возникает неизъяснимое волнение.

Плывёт над озером голос времени… Слышишь в колокольном звоне ликующий перезвон – и воображение без труда рисует нарядных людей, спешащих в храм; слышишь тревожный набат – и видишь сумятицу деревенского пожара; ровные, мерные удары колокола указывают дорогу домой путникам, оказавшимся на озёрном пространстве во время неожиданно павшего тумана или метели.

Вода в торфяном озере под предзакатным солнцем – цвета тёмного полупрозрачного янтаря. Лодка плывёт сильными плавными толчками, отваливая в стороны упругие волны. Уже через три-пять метров волны превращаются в мелкую трепещущую рябь. Лёгкая рябь янтарной воды напоминает годичные слои свежераспиленной лиственничной доски. И вблизи вода, и вдали вода… Вечером озеро повторяет в себе бесконечные ели и сосны, лодки, огни и звёзды. И впереди на низком берегу – деревенька с отблесками уставшего солнца в окошках.

Солнце сегодня пекло совсем по-южному. Сейчас оно скатывается с макушки небосклона, и с ним, как деревенские сливки из глиняной крынки, стекает июньский зной. Дрожат, струятся прозрачно-стеклянные волны душного марева. Дрожит перевёрнутый лес. Дрожит в поднимающихся потоках тёплого воздуха одинокая чайка. Окрестные леса и поляны разливают над водой ароматы расцветающих трав.

Среди буйства июньского разнотравья стоит звенящая тишина. Слышны лишь лёгкие шлепки вёсел по воде, шелест крыльев пролетающих стрекоз, писк невидимых пичуг. Хочется черпать горстями эту прозрачную светло-зелёную тишину и пить её до головокружения, как пьём, зачерпнув ладонью, тёплую, чуть пахнущую водными растениями озёрную воду.

Всё вокруг захлестнуло «зелёное половодье», все перелески и берега наполнены свежим терпким запахом молодой зелени. И везде, где стена деревьев чуть отступает от кромки воды или образует полянки – земля сплошь затянута высоким, в рост человека, кудрявым травостоем таволги. «По науке» это лабазник вязолистный. Крепкие стебельки этих цветов уже вызнялись в полный рост, во всю высоту, крупные соцветия на верхушках растопырились короной, крошечные плотные зелёные бутончики пожелтели, набухли и вот-вот лопнут, открывая мелкие желтовато-белые цветки, раздавая запасы чарующей прелести. Пригретые теплым солнцем, сегодня лопнули самые первые бутончики, и оттого кокошники таволги туманятся в тонкой кремовой дымке. И трава, и деревья на берегу окутались лёгким желтоватым туманцем. Налетевший ветерок погладил травяные джунгли и принёс от кромки берега уже явственно ощутимый вкусный, ни с чем не сравнимый медвяный дух травяной пыльцы – зацветает таволга! Её пенные верхушки цвета свежеструганной древесины или как бы разведённого цвета жидкого мёда. В нашей деревне её называют медуницей – за этот изумительный запах лесного мёда. Скоро всё вокруг будет затянуто этим сладким душистым дурманящим ароматом. Он привлекает множество насекомых, собирающих с цветов пыльцу. К плотным бледно-жёлтым соцветиям уже деловито слетаются пчёлы, по цветам ползают, тяжело переваливаясь, толстые шмели, порхают разноцветные бабочки. Много запахов в новорождённом лесу. Пахнет мягкой рыхлой землёй, чуть горьковато – листвою, водными растениями, смолой, тонкий аромат распространяют отцветающие ландыши. А всего сильнее пахнет мёдом нагретая солнцем таволга.

.

Деревня, от которой мы отъехали, расположилась на широкой луговине, наволоке, совсем низко от воды. На небольших пригорках поставлены дома, разбиты огороды. А часовня в центре деревни – удивительно, так не бывает, это нелогично! – расположена в низинке, в кочковатой ложбинке, поэтому и без того невысокое строение глубоко осело в податливый грунт. Выше окон постройка заросла крепкими, уже начинающими древеснеть стеблями таволги, пышные соцветия которой тоже вот-вот распустятся. Что тут будет, когда расцветёт сразу вся ложбинка этих цветов! Взовьётся над Божьим храмом кремовое облако, заполонив тёплым медвяным духом всю деревню, заменив своим ароматом давно забытый запах ладана.

Над озером плывёт совсем летняя теплынь. Натрудившееся за день солнце медленно опускается за тёмный бор на холме. Мерцает вода под закатным солнцем, как мерцали краски древнего иконостаса в полутёмной часовне, куда солнечные лучи с трудом проникают сквозь низкие-низкие маленькие окошечки – подоконник с улицы на уровне чуть выше колен.

.

От прибрежных кустов на тихую воду упали длинные, чуть трепещущие тени. Сквозь узорную зелень молодых берёзок низкое солнце протянуло широкие прозрачные лучи. Они упираются в траву, в тихую воду, в тростник у кромки воды. Точно так, с такими длинными расширяющимися лучами, рисуют солнце дети. И такие же широкие блестящие лучи-грани расходятся от небесного светила в полутёмном интерьере старых лесных часовен. Вот, оказывается, откуда придумали безвестные деревенские творцы – нет, не придумали, переняли у Природы! – удивительное это явление – живописные подшивные потолки-«небеса». Ведь распространены рукотворные «небеса» только на севере России – только здесь бывают такие прозрачные небесные дали, такой чудный золотистый свет, исходящий сквозь лёгкое облачко или, как сейчас, разреженную узорную крону молодых деревьев.

В солнечных лучах трепещут позолоченные стрекозы, бабочки, мошкара, паутинки. И над всем этим – небо, прозрачное бесконечное пространство, нетленная риза Господня. А высоко в небе, как белопарусные бригантины, торжественно плывут пушистые облака.

И мы сидим, очарованные дивной картиной.

Наверное, такую же лучезарную картину видели не только два-три столетия назад мастера, возводившие кенозерские часовни, но и семь-восемь столетий назад первонасельники-славяне, пришедшие сюда с Новгородской земли, и двенадцать-пятнадцать столетий назад безвестные первобытные поселяне. И светило над ними это ласковое солнце, и плескалось перед ними это доброе озеро, и шумела над ними кронами елей таинственная тайбола. Всё здесь исполнено удивительной, загадочной взаимосвязи с мироощущением предыдущих поколений, продолжающейся в поколении нынешнем. И человек счастлив, когда умеет чувствовать эту взаимосвязь времен, единство с природой, ощущать себя малой частицей огромной Родины.

…А там, где земле соединиться с небом, за холмами-увалами, поросшими еловой чащей, сгущается синева. Там находится загадочное, сказочное Синегорье. И мы непременно пойдём туда, обязательно раскроем тайну далёких синих гор. Но это будет уже в другой раз.

Дорога из д. Поромский остров в д. Першлахта, конец июня 2006 г.

Об авторе

Любовь ШАПОВАЛОВА родилась и живёт в Архангельске, по образованию – инженер-строитель, кандидат технических наук, по призванию – исследователь и пропагандист северного зодчества. Её профессиональные интересы связаны с исследованием и реставрацией памятников деревянного зодчества на основе строгого инженерного подхода и воссозданной исторической технологии строительства из древесины. 

Любовь Геннадьевна - автор более сотни опубликованных научных работ, из них 25 – в академических изданиях; автор одиннадцати научно-популярных монографий, среди них книга о становлении в Архангельском крае реставрации как науки (дореволюционный период) и подвижниках-реставраторах того времени «Радетели северного зодчества» (Архангельск, 2021). Один из авторов уникальной коллективной монографии «Небеса и окрестности Кенозерья» (М., 2009), «Поморской энциклопедии» (том V, Архангельск, 2016, и тома «Михаил Ломоносов», Архангельск, 2022). В Архангельске одна за одной выходят книги задуманной серии «Русского Севера храмы»: с подзаголовками «Верхнее Подвинье» (2015), «Среднее Подвинье. Верхнетоемская земля» (2019), «Нижнее Подвинье. Зачачье» (2021), «Нижнее Подвинье. Ухтостров» (2022). Очерки Л. Шаповаловой опубликованы в научно-популярных и литературных журналах и альманахах «Вопросы истории естествознания и техники», «Архитектурное наследство», «Деревянное зодчество», «История науки и техники», «Слово», «Двина» (Архангельск), «Север» (Петрозаводск), «Берега» (Калининград), «Вологодский ЛАД» и других изданиях.

Все монографии, статьи и очерки повествуют о сохранившихся или воссозданных в исторической памяти храмовых строениях Кенозерья и Двинской земли. Все они написаны на основе натурных обследований строений и архивных изысканий, при этом автору удалось сделать научные открытия. Публикациям автора присуща точность и дотошность инженера-исследователя и в то же время наблюдательность и лиричность повествования.