50 лет назад американский экономист Дуглас Норт решил изучать европейскую экономическую историю, для чего переехал в Женеву. Вскоре он убедился, что инструменты неоклассической экономической теории не справляются с задачей объяснения фундаментальных социальных изменений, которые характеризовали экономику изучаемых государств, а новых просто не было. Норт стал применять методы микроэкономического анализа при изучении истории экономики. Это повлекло за собой развитие современной экономической теории – новой институциональной экономики. Норт доказал, что социальные и политические институты могут либо эффективно, либо отрицательно влиять на развитие экономики государств. Причем неэффективные правила, устанавливаемые такими институтами, имеют тенденцию существовать и увековечиваться. То есть государство может создавать правила, которые не поощряют экономический рост!

В работах Норта классическим стал анализ институциональных причин замедления и ускорения развития некоторых государственных экономик. Например, Испания и Британия в XVI веке были равнозначными друг другу в своих экономических, политических и социальных параметрах, а в XIX веке разошлись диаметрально. Британия стала крупнейшей и самой развитой экономикой мира, «над которой никогда не заходит солнце», а Испания оказалась на задворках промышленной Европы, полунищим государством. Причиной стало появление в Британии института парламентского управления государственными финансами и государственным нормированием, что монархическая Испания сделать не смогла.

В XX веке социально-политические институты такой страны, как Аргентина, входившая в начале века в «топ-10» лучших экономик мира, а в 1945 году имевшая удельное значение ВВП на душу населения, равное показателю США, не смогли обеспечить экономический рост, и буквально за полвека страна провалилась на уровень развивающихся государств.

Неэффективные социальные и политические институты, тормозящие развитие экономики, появляются по разным причинам и постепенно входят в культуру населения национальных государств. Появление их, как правило, связано с каким-то шоковым состоянием государства, и при каждом следующем испытании государственной системы внешними вызовами эти институты воспроизводятся вновь и вновь.

Россию такие шоки не обошли. Во времена «черной чумы», в XIV веке, население Московии резко убыло, и государство оказалось перед выбором, каким образом склонить оставшихся крестьян к земледелию. Можно уговаривать и стимулировать «пряником», можно заставить «кнутом». Московские князья выбрали «кнут», и с тех пор институт крепостничества закрепился в России на уровне культурной ценности. Он воспроизводится при всех бывших у нас сменах государственности. Мы и сейчас, работая по найму, сильнейшим образом зависим от «хозяина». Недавно читал статью о проблемах стимулирования эффективного труда плотников–кораблестроителей на английских верфях в XVII веке. Там уговаривали «пряником», а у нас Петр I запорол бы насмерть десяток плотников, и все стали бы работать. Правда, толкового судостроения у нас так и нет….

Два социально-политических института вошли в нашу культуру и воспроизводятся постоянно, существенно тормозя развитие экономики страны: самодержавие и крепостничество. Это совсем не то, что европейцы называют абсолютизмом и феодальной рентой. Их не изменить без изменения самой сути отечественной культуры. Именно поэтому наши ведущие экономисты, знающие, в отличие от нас, теорию новой институциональной экономики, не слишком откровенно говорят о неэффективных институтах. Любое предложение о структурных реформах власть предержащие воспринимают как прямую государственную угрозу. Но говорить об этом надо: именно в диалоге, в наличии коммуникации между властью и обществом может возникнуть доверие и понимание, как вести перемены.

В ХХ веке пять стран Юго-Восточной Азии смогли вырваться на траекторию ускоренного развития: Япония, Сингапур, Тайвань, Гонконг, Южная Корея. Новые институционалисты, анализируя этот прогресс, делают вывод о том, что каждое из этих государств смогло постепенно заменить неэффективные институты институтами, существовавшими в культуре народа, но не применявшимися в экономике. Это институт пожизненного найма в Японии или институт корпораций – чеболей в Южной Корее. Видимо, такой же вектор структурных изменений может и должен появиться в России. Причем неважно, на каком уровне государственного управления трансформируется неэффективный институт. Опыт будет перенят и легитимизирован.

В числе наших бесспорных культурных ценностей живет такое понятие, как коллективное (коллегиальное) управление. В коммерческих структурах в коллегиальное управление отдают вопросы стратегического характера. Для того чтобы коллегиальный институт управления – совет директоров – работал эффективно, его формируют под конкретные цели. Например, при корпоративном конфликте в «Норникеле» выход нашелся только через формирование совета директоров из независимых от собственников членов совета во главе с авторитетным председателем Пенни Гаретом.

Почему мы не можем часть задач государственного управления экономикой области переложить на подобные органы? Закон не запрещает, независимые от власти и авторитетные люди в области есть, нужна только добрая воля власть предержащих… Незабвенный классик по поводу этого института говорил: «…Коллегиальное обсуждение и решение всех вопросов управления в советских учреждениях должно сопровождаться установлением самой точной ответственности каждого из стоящих на любой советской должности лиц за выполнение определенных, ясно и недвусмысленно очерченных, заданий и практических работ…» (В.И. Ленин — ПСС, 5-е изд., т. 37, стр. 365)